кого-нибудь.
— Кого мы пригласим и зачем? Срамиться? Когда я успею теперь что сделать? Надо же, ведь как нарочно все получается: купила себе платье и буду дура дурой сидеть дома. А раньше она не могла сказать, да?
— Значит, раньше не знала.
— Так отказалась бы, если это и вправду неожиданно.
— Во-первых, что это значит — вправду? А во-вторых, почему не можем отказаться мы, а должна отказываться она?
— Удивительно, как только разговор заходит о твоей матери, так мы сразу начинаем ругаться.
— Потому что ты всегда говоришь о ней неуважительно.
— Хорошо, я такая… я всегда все делаю плохо. А она? Она хорошо поступает? Ведь всегда брала Кузьку, а тут ни с того ни с сего…
— А мы что — говорили ей, что нам позарез надо? Что умрем, если не пойдем?
Оксана, едва сдерживая слезы, легла на диван. Сил у нее не было разговаривать. Надо же такое выкинуть! Разве она сказала бы хоть слово, если бы свекровь предупредила их раньше? Никто не спорит, она имеет право провести Новый год как ей вздумается, но ведь не так же поступать… исподтишка. Знает же, что Новый год они всегда встречают в компании в складчину, что наверняка уже сговорились: осталось всего-то три дня.
— Позвони ей, — посоветовала Оля Григорьева. — Может, она и не поедет, если ты скажешь.
— Буду я еще перед ней унижаться, — с досадой сказала Оксана. — Она только о себе заботится: захочет — посидит с внуком, не захочет — поедет в дом отдыха.
Говорила и сама чувствовала несправедливость своих слов. Разве мало Евгения Петровна возится с Кузей? Правда, это ее внук… Господи, до чего все надоело! Чужой человек он и есть чужой.
В конце дня Оксана все же позвонила Евгении Петровне:
— Николай сказал, вы хотите поехать на Новый год в дом отдыха?
— А что — у вас были какие-то планы?
— Конечно. Если бы вы заранее предупредили, мы бы ни с кем не договаривались, посидели бы дома, поскучали.
— Ну, один раз можете и вы поскучать, — не упустила случая кольнуть свекровь.
— Желаю хорошо повеселиться, — сказала Оксана и, не ожидая ответа, повесила трубку.
Оля сочувственно смотрела на нее.
— Все-таки едет?
— Она да не поедет!
Но на другой день Николай сказал, что звонила мать. Путевку, на которую она рассчитывала, отдали другому, и она остается дома.
Оксана прекрасно поняла, что путевку никому не отдали, просто свекровь испугалась, что ее сыночек действительно проскучает Новый год, да еще с такой женой, как Оксана. Наплевать, что она там думает. Во всяком случае, Оксана ей ничем не обязана — все, что она делает, она делает для сына, а не для нее.
Пролетело два года.
Кузя стал ходить в школу. Это было непростое время. Кузя ходил в «продленку», там делал домашние уроки, но с ним приходилось заниматься еще и дома. А главное, что он невзлюбил школу, иногда даже плакал, собираясь туда по утрам. Все дело в том, считала Оксана, что учительница в первые же дни глупо посмеялась над Кузей. Вернее, над его чтением. Мальчик рано стал читать. С одной стороны, вроде бы Евгения Петровна сделала доброе дело, научив его так рано читать, но с другой стороны немало и навредила: Кузя читал так, как писалось. Например, нажимая на «о» — «корова», «молоко». Совершенно отчетливо произносил ненужные согласные — «Я шел по лестнице», «На улице солнце».
Слушать его было забавно. Но забавно было родителям и друзьям, а учительнице это совсем не нравилось.
Кроме того, рисовал он неважно. А молодая учительница, вместо того чтобы похвалить за старание, обращала внимание только на недостатки.
Она могла, например, не думая о последствиях, сказать:
— Где это ты видел пузатый автобус?
Ребята, конечно же, покатывались от «пузатого» автобуса — им ведь только дай предлог посмеяться… А бедный Кузя незаметно, чтобы не увидели ребята, не задразнили плаксой, глотал слезы.
Оксана не представляла, как обо всем этом говорить с учительницей. Заденешь ее самолюбие, еще, пожалуй, потом отыграется на ребенке. Выведет его в разряд тупиц, попробуй потом докажи, что это не так. Затурканный ребенок и в самом деле всегда выглядит тупицей. Кузя и так уже стал хуже читать, глотая слова и без всякого выражения, А с каким вдохновением читал он раньше, когда его слушала любящая публика: мама, папа, бабушка… Он хорошо разбирался в вопросительной интонации, восклицательной…
«Жива была бы Евгения Петровна, она бы нашла выход», — не раз вспоминала свекровь Оксана.
Умерла Евгения Петровна совершенно неожиданно. Как рассказывали ее сотрудники, протянула руку к вешалке за пальто, качнулась и упала. Когда прибыла «скорая», ничего уже сделать было нельзя.
Честно сказать, Оксана не слишком горевала: свекровь так и осталась для нее далеким человеком, но жаль было Николая, очень тяжело переживавшего смерть матери.
И, конечно, с Кузей стало сложнее, хотя в то же время жить стало как-то проще, не возникало так часто разногласий с Николаем. Вроде стали они друг другу ближе, единее, что ли. Больше ведь у Николая теперь не было никого, кроме Оксаны и сына.
Посоветовавшись с Николаем, Оксана взяла отпуск, чтоб помочь Кузе. Она наблюдала за своим мальчиком, и ей страшно становилось за его судьбу: какой-то он уж очень беспомощный, неуклюжий. Не в меру доверчив: каждый может его обмануть. И совсем не умеет постоять за себя.
Дома она часто ругала Кузю:
— Что ты стоишь как баран! Тебя бьют, а ты даже убежать не можешь! Дай сдачи, тогда к тебе никто лезть не будет, здоровый же мужик!
Иногда и грозила:
— Увижу, что ты не защищаешься, когда тебя обижают, — домой не пущу.
Она не знала, как помочь Кузе ломать свою натуру, вырабатывать характер. Это ведь целый день надо смотреть за ним, заниматься с ним. Бросить работу? Но это, во-первых, значит стать все равно что домработницей — ходить целый день в халате, с тряпкой, вытирай да подтирай, а во-вторых, на несколько лет обречь себя на нехватки. Неужели опять Николаю начать работать сверхурочно? Не видеть ни дня, ни ночи, как в начале их семейной жизни. Будь жива Евгения Петровна, она сейчас была бы на пенсии, занималась бы с Кузей, и не было бы с ним никаких проблем.
Оксана сидела у окна, штопая колготки Кузи, и вдруг в открытую форточку услышала его звонкий голосок:
— Не рибина, а рябина. Ря-би-на, понимаешь?
Опять он кого-то учит, ахнула Оксана. Сколько раз этому грамотею говорила, чтоб не исправлял никого,
